В памяти моей сохранилась еще одна сценка, разыгранная каким-то австрийским пленным. Я пришел из киоска. Во дворе около погреба сгрудилась толпа мужчин — они восторженно орали и радостно матерились. В стороне переговаривались и возмущенно плевались женщины. А когда какая-нибудь из них, любопытствуя, приближалась к толпе, ее бесцеремонно спроваживали — зрелище, видимо, было чисто мужское. Я, хоть и пятилетний, относился к мужской породе, к тому же мог пролезать у взрослых под мышками (а при большой охоте — и между ног), и мне не составило большого труда проникнуть в первый ряд довольно широкого круга, созданного мужчинами.

В центре его в одном «сербском ботинке» (сапожном творении весом, вероятно, с килограмм, если не больше, с толстенной подошвой, окованной железом) стоял высокий, очень худой, очень жилистый чех с длиннющими усами. Я вначале посмотрел на его лицо, потом на ноги об одном ботинке и лишь потом разглядел, где был второй, — он висел на возбужденном, высунутом наружу члене. И чех, медленно поворачиваясь, чтобы все разглядели его потрясающее мастерство, так же медленно, без помощи рук, вздымал и опускал тяжеленную свою обувку. Он учтиво кланялся каждому ботинком, он приветствовал каждого взметаемым и склоняемым кожаным грузом — и в ответ несся громовый рев и хохот, кто-то в упоении даже забил в ладоши.

Потом чех сел на землю, деловито сунул разутую ногу в ботинок, столь же деловито спрятал сценическое орудие в штаны и радостно заулыбался зрителям. В него летели монеты, ему совали бумажки, бежали в квартиры, чтобы вынести оттуда что повкуснее — он принимал подарки, артистически кланяясь и прижимая руку к сердцу. А затем медленно удалился, отягченный разбухшим спинным мешком и провожаемый благодарными восклицаниями мужчин и возмущенным шипением женщин.

Обыски в офисах крупнейшего российского автодилера «Рольф», основателем которого является Сергей Петров — бывший депутат Госдумы от «Справедливой России», привели к возбуждению уголовного дела. Пресс-служба СК РФ сообщила: руководители компании проходят по ч. 3 ст. 193.1 УК РФ (валютные операции по переводу денег на счета нерезидентов с использованием подложных документов). По версии следствия, пять лет назад Петров вступил в сговор с руководством «Рольфа» и перевел 4 миллиарда рублей на счет подконтрольной ему же кипрской компании. Суд уже отправил под домашний арест топ-менеджера «Рольфа» Анатолия Кайро. Специальный корреспондент «Новой» Илья Азар встретился с Сергеем Петровым в Вене и выяснил, с чем он связывает возбуждение уголовного дела и каковы шансы, что преследование прекратят, как в случае с журналистом «Медузы» Иваном Голуновым. Петров рассказал о финансировании деятельности Алексея Навального и о невозможности заниматься политикой в Госдуме.

девушка, Вы учитесь?
нет, я уже умею!!! (ц)

Я родился 22 мая 1813 года в Лейпциге, на Брюле[14], во втором этаже дома, носившего название «Красный и Белый Лев». Через два дня меня крестили в церкви Святого Фомы [Tomaskirche] [15] и нарекли Вильгельмом Рихардом.

Козима Франческа Гаэтана де Флавиньи (Лист) (1837–1930), внебрачная дочь композитора Ференца Листа и графини Марии д'Агу. В 1857 г. вышла замуж за Ганса фон Бюлова. В 1870 г. после развода с фон Бюловым стала женой Рихарда Вагнера. После смерти Вагнера Козима более 20 лет руководила организацией Байройтских фестивалей. – Здесь и далее комментарии науч. ред.

Richard Wagner was born to an ethnic German family in Leipzig, who lived at No 3, the Brühl (The House of the Red and White Lions) in the Jewish quarter. He was baptized at St. Thomas Church. He was the ninth child of Carl Friedrich Wagner, who was a clerk in the Leipzig police service, and his wife, Johanna Rosine (née Paetz), the daughter of a baker.[2][n 1] Wagner's father Carl died of typhus six months after Richard's birth. Afterwards, his mother Johanna lived with Carl's friend, the actor and playwright Ludwig Geyer.[4] In August 1814 Johanna and Geyer probably married—although no documentation of this has been found in the Leipzig church registers.[5] She and her family moved to Geyer's residence in Dresden. Until he was fourteen, Wagner was known as Wilhelm Richard Geyer. He almost certainly thought that Geyer was his biological father.[6]

Minna had died of a heart attack on 25 January 1866 in Dresden. Wagner did not attend the funeral.[108][n 10] Following Minna's death Cosima wrote to Hans von Bülow on a number of occasions asking him to grant her a divorce, but Bülow refused to concede this. He only consented after she had two more children with Wagner; another daughter, named Eva, after the heroine of Meistersinger, and a son Siegfried, named for the hero of the Ring. The divorce was finally sanctioned, after delays in the legal process, by a Berlin court on 18 July 1870.[110] Richard and Cosima's wedding took place on 25 August 1870.[111] On Christmas Day of that year, Wagner arranged a surprise performance (its premiere) of the Siegfried Idyll for Cosima's birthday.[112][n 11] The marriage to Cosima lasted to the end of Wagner's life.

Ференц (Франц) Лист (венг. Liszt Ferencz, нем. Franz Liszt; 22 октября 1811, Доборьян, Венгрия — 31 июля 1886, Байройт, Германская империя) — венгерский композитор, пианист, педагог, дирижёр, публицист, крупный представитель музыкального романтизма.

В начале 30-х годов Лист познакомился с графиней Мари д’Агу, подругой Жорж Санд. Она увлекалась современным искусством. Графиня имела некоторые литературные способности и печаталась под псевдонимом Даниель Стерн. Творчество Жорж Санд было для неё эталоном. Графиня д’Агу и Лист были в состоянии романтической влюблённости. В 1835 году графиня ушла от мужа и порвала все связи со своим кругом. Вместе с Листом она уехала в Швейцарию — так начался следующий период жизни Листа.

Мари́ Катри́н Софи́ де Флавиньи́, в замужестве графиня д’Агу́ (фр. Marie Catherine Sophie de Flavigny, comtesse d'Agoult; 31 декабря 1805, Франкфурт-на-Майне — 5 марта 1876, Париж) — французская писательница, публиковавшаяся под псевдонимом Даниэль Стерн (Daniel Stern). В 1835—1839 годах — фактическая жена Ференца Листа, мать его трёх детей. Их дочь Козима стала женой композитора Вагнера.

Ко́зима Ва́гнер (нем. Cosima Wagner, имя при рождении Франче́ска Гаэта́на Ко́зима Лист, Francesca Gaetana Cosima Liszt; 24 декабря 1837, Белладжо, Ломбардо-Венецианское королевство — 1 апреля 1930, Байройт, Бавария, Веймарская республика) — вторая жена и муза немецкого композитора Рихарда Вагнера (1813—1883), сооснователь и многолетний руководитель Байройтского фестиваля.

Козима была дочерью венгерского композитора и пианиста Ференца Листа. В 1857 году она вышла замуж за дирижёра Ганса фон Бюлова, в браке с которым родила двоих детей. В 1863 году у Козимы начался роман с Вагнером, и в 1870 году они поженились.

Франческа Гаэтана Козима Лист была второй дочерью композитора Ференца Листа, которому в то время было двадцать шесть лет, и французской писательницы и светской дамы Марии д’Агу. Ференц и Мария не состояли в браке; ради Листа, который был младше её на шесть лет, Мария рассталась со своим мужем графом Шарлем д’Агу и покинула Париж, где они проживали. Лист много гастролировал по Европе, и Мария путешествовала вместе с ним. Козима родилась 24 декабря 1837 года в отеле на итальянском курорте Белладжо и получила имя в честь святого Космы, покровителя врачей[5]. Родители продолжили путешествовать по Европе, оставив Козиму и её старшую сестру Бландину на попечении кормилицы, что было распространённой практикой в то время. В 1839 году у Листа и д’Агу родился их третий ребёнок и единственный сын Даниэль[6].

В 1839 году Мария попыталась вернуться в Париж вместе с дочерьми, но её мать отказалась признать внебрачных детей. Это означало и невозможность восстановить прежнее положение в обществе. Дочери Листа стали жить у его матери Анны, позже к ним присоединился и Даниэль. В последующие годы отношения между Листом и д’Агу испортились, и к 1845 году они общались только через посредников[7]. Лист запретил матери и дочерям общаться друг с другом, и вскоре Мария прекратила попытки добиться встречи. Хотя они жили в одном городе, они смогли встретиться только через пять лет — в 1850 году[8].

По словам биографа Козимы Джорджа Марека, Анна Лист была «простой, необразованной, наивной, но доброй женщиной. … впервые [девочки] узнали, что значит быть любимыми»[9]. Бландина была красивее; Козима с длинным носом и широким ртом выглядела «гадким утёнком»[10][11]. Отношение Ференца к детям было прохладным, но он заботился о том, чтобы они получили хорошее образование. Дочери были устроены в привилегированную закрытую школу мадам Бернар[12].

В 1847 году Лист познакомился с Каролиной Витгенштейн, женой русского генерала, к тому моменту уже жившей отдельно от мужа. К осени 1848 года у них завязался роман, Каролина стала спутницей Листа до конца его жизни. Когда в 1850 году Лист к своему негодованию узнал, что его дочери видятся с матерью, по его указанию Каролина забрала их из школы и поместила под надзор своей семидесятидвухлетней бывшей воспитательницы мадам Патерси[13]. Мадам Патерси надзирала за Бландиной и Козимой в течение четырёх лет. Биограф Козимы Оливер Хилмс сравнивал её воспитание мадам Патерси с выездкой лошадей[14], однако по мнению Марека оно, хотя и суровое, в конце концов оказалось благотворным для Козимы, так как та получила необходимые навыки для жизни в свете[15].

10 октября 1853 года Лист посетил дом мадам Патерси, впервые с 1845 года навестив своих дочерей. Вместе с Листом приехали два других композитора — Гектор Берлиоз и Рихард Вагнер. По воспоминаниям присутствовавшей при этом дочери Каролины Мари, Козима была «в худшей поре взросления, высокая и угловатая, с землистым цветом лица… вся в отца. Только её длинные золотые волосы с необычным отливом были прекрасны»[16]. После семейного застолья Вагнер прочитал собравшимся отрывок из последнего акта будущей «Гибели богов». Козима не произвела на него впечатления, в дневнике он только отметил, что обе девушки были очень застенчивы[17].

Когда его дочери начали взрослеть, Лист устроил их переезд в Берлин несмотря на гневные протесты матери[18]. В Берлине воспитателем девушек стала Франциска фон Бюлов, чей сын Ганс, пианист и дирижёр, был наиболее выдающимся учеником Листа. Ганс тоже участвовал в воспитании девушек — давал им музыкальное образование. Бюлов был впечатлён прогрессом Козимы, и скоро у них развились романтические отношения. Лист отнёсся к этому с одобрением, а 18 августа 1857 года в берлинском соборе Святой Ядвиги Ганс и Козима сочетались браком[19]. В медовый месяц Ганс, Козима и её отец посетили Вагнера в его доме под Цюрихом[20]. В следующем году они снова посетили Вагнера, и перед уходом Козима поразила его эмоциональной сценой, о которой композитор вспоминал: «Она упала на колени и покрыла мои руки слезами и поцелуями. … Я размышлял над тайной, которую не мог постигнуть»[21].

Бюлов был горячим поклонником Вагнера; в 1858 году он готовил вокальную партитуру для «Тристана и Изольды», а в 1862 году делал чистовой экземпляр партитуры «Нюрнбергских мейстерзингеров»[28]. Их отношения стали дружескими, и в 1862 году фон Бюловы гостили у Вагнера в Висбадене. В дневнике Вагнер описывает, как Козима «преображалась» во время исполнения им «Прощания Вотана» из «Валькирии». У самого Вагнера в тот период личная жизнь была неспокойной: он был всё ещё женат на актрисе Мине Планер (она умерла в 1866 году) и имел несколько романов на стороне[29]. 28 ноября 1863 года Вагнер посетил Берлин. Пока фон Бюлов репетировал концерт, Вагнер и Козима отправились в экипаже в долгую поездку по Берлину и между ними произошло бурное объяснение[30].

По воспоминаниям горничной Вагнера, «было видно, что между фрау Козимой и Рихардом Вагнером что-то происходит». Она также рассказывает, как однажды Бюлов обнаружил жену в спальне Вагнера, но не потребовал объяснений ни от неё, ни от него[34]. Девять месяцев спустя, 10 апреля 1865 года, Козима родила дочь Изольду. Бюлов настолько боготворил Вагнера, что признал ребёнка своим и зарегистрировал как «законную дочь» Ганса и Козимы фон Бюлов[35].

Это бледная версия реальной истории: там вообще какой-то фильм братьев Коэнов:
https://lenta.ru/news/2019/07/02/general/Завершено расследование уголовного дела о похищении генерала ФСБ Александра Пастушкова, у которого были похищены пять миллионов долларов, закопанные в огороде. Об этом во вторник, 2 июля, пишет газета «Коммерсантъ».

В преступлении обвиняются безработные Магомед Гаджиев и Роман Галушко. По данным следствия, в июне 2018 года они выследили генерала, когда тот высаживал дочь из своей машины Toyota Camry на Осеннем бульваре. Мужчины напали на Пастушкова и насильно пересадили его в свой автомобиль Hyundai Solaris. Чекиста привезли в частный дом в подмосковном Видном, где стали избивать и пытать электрошокером, чтобы он рассказал о спрятанных деньгах. Гаджиев и Галушко пригрозили заложнику раскаленным паяльником, после чего он сдался.

Генерал с похитителями приехали в его загородный дом в Одинцовском районе Подмосковья, где он показал тайники с деньгами. Гаджиев и Галушко выкопали на участке семь пластмассовых контейнеров, в которых в разной валюте находилось пять миллионов долларов. По курсу на тот момент эта сумма была равна 315 миллионам рублей.

Забрав деньги, похитители бросили Пастушкова на дороге в Раменском районе. Его подобрал водитель проезжавшей машины и отвез в больницу. Туда была вызвана полиция и потерпевший сообщил о преступлении.

Гаджиева и Галушко поймали с 200 миллионами рублей. Остальные деньги они успели потратить на новые машины, рестораны и девушек. Им вменили похищение человека и вымогательство. Они признали вину, но затем отказались давать показания.

Потерпевший отрицает, что бандиты похитили у него припрятанные миллионы. Генерал заявляет, что его перепутали с богатым соседом. У Пастушкова по иску прокуратуры Кунцевский суд столицы ранее конфисковал имущество как незаконное нажитое. Было установлено, что генерал, занимавший пост первого заместителя начальника управления капитального строительства службы обеспечения деятельности ФСБ, благодаря коррупции нажил преступные доходы. Об этом стало известно в ходе расследования уголовного дела о махинациях в подразделении. В ходе обыска оперативники изъяли у Пастушкова один миллион долларов и 5,6 миллиона рублей. Дом с участком были оценены в 36 миллионов рублей. Все это имущество было обращено в доход государства по решению суда.

Переводчик чужих мыслей

Книга Аси Пекуровской «”Непредсказуемый” Бродский» - редкая, в том смысле, в котором это слово понимал Паскаль, уповая на связь между редким и прекрасным. Она - редкая именно в русской культуре, в которой место отрицательных коннотаций для Бродского (как для классика) не предусмотрено. И это в отличие от английской или американской литератур, где критических отзывов о его прозе и поэзии много. Причем, эти отзывы были прижизненные, досаждавшие Бродскому и вступавшие в диссонанс с дружным хором похвал от компатриотов и славистов.

В чем упрекали Бродского? В плохом и старомодном английском, в пафосном и несовременном способе аргументаций, в том, что для носителя языка писать так было бы совсем неприлично и невозможно.

В нескольких главах Пекуровская подробно разбирает эту критику, находя ей место в русле той задачи, которую она формулирует, называя себя демистификатором (демифологизатором). Причём, ответственным за ряд доминирующих мифов о Бродском, она полагает не только самого поэта, но и тех, кого она называет заведующими капиталом Бродского на рынке символических благ. Некоторых она называет по именам, прежде всего Льва Лосева, Соломона Волкова, друзей юности, но большая часть угадывается, тем более что те, кто наиболее отчётливо наделял образ и творчество Бродского ореолом, прекрасно известны. Те же, кто развивает уже существующие мифы, нам тоже вполне понятны: за малым исключением, это почти вся славистика и российская филология, занимающаяся 20 веком. Передвигаться по существующим рельсам удобнее и безопаснее, чем торить путь по целине.

Читать далее http://literratura.org/issue_criticism/3334-mihail-berg-perevodchik-chuzhih-mysley.html

Глава 1. Eidolon, идол и двойник.

Если бы мне было предложено написать эпитафию ушедшему поэту, Иосифу Бродскому, чего не произошло, я бы написала примерно так:

«Здесь покоится прах поэта, который родился в России, умер в Америке, был похоронен в Италии, получил Нобелевскую премию в Швеции, писал прозу на чужом языке, корни этики искал в эстетике, всего усерднее старался не быть похожим на других и выше всего ценил непредсказуемость».

А когда слова мои были бы выбиты на медной пластине, я бы добавила, совсем шепотом: родился в России, а хотел родиться в другом месте. «Черт догадал меня родиться в России с душою и талантом», — мог бы написать он вслед за Пушкиным. Но написал он иначе, следуя не Пушкину, а Ахматовой. «Меня, как реку, / суровая эпоха повернула, / мне подменили жизнь», — писала она. «Мне подменили жизнь: первые тридцать с лишним лет жил в отрыве от мировой культуры», — вторил ей Бродский. С осознанием этой роковой подмены, вероятно, пришло и томление по мировой культуре и, возможно, желание писать на чужом языке.

Но тогда Нобелевская премия досталась бы Паустовскому.

http://magazines.russ.ru/nov_yun/2014/6/7p.html

«Вы знаете, дело в том, что я иногда думаю, что я — это он (Оден. — А.П.). Разумеется, этого не надо говорить, писать, иначе меня отовсюду выгонят и запрут. Все то, что он пишет, то есть почти все из того, что мне довелось прочесть, а я пытался прочесть, по-моему, все, что им написано, мне чрезвычайно дорого, это мне дорого настолько, как будто это написано мной. Разумеется, это не мной написано, я в этом отдаю себе отчет, но я думаю, что если, в общем, я сложился как индивидуум — и так далее, и так далее, — то он играл в этом далеко не последнюю роль», — признавался Бродский шведскому другу, который добавил к этому признанию свои наблюдения:

«Духовное родство с Оденом привело к такому близкому отождествлению, что иногда действительно трудно установить границы между цитатами из Одена и оригинальным текстом Бродского. Бродский знал Одена наизусть, и в некоторых случаях формулы последнего вошли почти буквально в плоть его собственных произведений, сознательно или бессознательно. С годами Бродский стал походить на Одена и внешне: всегда в пиджаке и галстуке, но пиджак был мятым, а галстук висел криво — небрежная если не элегантность, то, по крайней мере, стильность, вполне подходящая пожилому университетскому преподавателю».

Став Оденом, Бродский уже не брезговал политикой и посягнул на религиозность, которую эмфатически отрицал в интервью со Свеном Биркертсом (1979).

Вероятно, наблюдение Одена запало Иосифу в сердце, и он появлялся на сборищах последним, покидая их первым, причем, в самый что ни на есть разгар веселья. «Он убегает от скуки», — думала я, и думали все мы. Тогда Иосиф появлялся в нашем кругу в обществе очень привлекательной и едва ли не самой остроумной из мне известных, особы — Лорки Степановой. Не знаю, какие формы принимала их дружба, но Лорка была идеальной спутницей Бродского еще и потому, что сердце ее принадлежало другому мужчине.

«Тогда почему же все-таки он покидал веселые сборища, остроумную и очаровательную подругу, которая не могла его не интриговать своим к нему равнодушием? Нет, скукой это быть не могло… тогда чем же?»

Наряду с Бродским и чаще, чем Бродский, наши сборища посещали и другие «яркие личности»: Евгений Рейн, Анатолий Найман, Сергей Довлатов, наездами Василий Аксенов. Почему же они не порывались преждевременно уйти, а комфортабельно досиживали до позднего часа? Не потому ли, что они обладали даром, которым не обладал Бродский? Возможно, они были балагурами и умели развлекать общество, тем самым развлекая и себя? Так, значит, скука Иосифа могла быть своего рода хитоном… А под хитоном скуки, и, если воспользоваться более расхожим словцом из лексикона самого Бродского, под маской хандры могло скрываться нечто другое… Быть может, оскорбленные, обиженные, ущербные чувства? Быть может, он бежал тех мест, где не был первым?

Уже готовясь поставить точку над своим вымыслом, я открыла один мемуар, автор которого тоже, кажется, озадачил себя тем же вопросом.

«Бродский был стариком уже в шестидесятые, — писал мемуарист. — Уже тогда был лыс, уклончив, мудр и умел себя поставить. Создать ощущение недоступности. Как-то мы ждали его в Москве на день рождения к поэту и ученому Славе Льну на Болотниковскую улицу. Он приехал только тогда, когда мы уже перестали его ждать. Драматически вовремя, когда мы израсходовали уже все душевные силы, из темноты, из-за двери в квартиру появился он — в кепке, боком как-то — обыкновенный гений, в сопровождении компаньона, случайной личности. Кажется, это был 68-й год. Прикрывшись насмешливостью (на самом деле, по-моему, он нас боялся, пьяных, московских), он поспешно с нами поздоровался, чего-то выпил, что-то съел, съязвил по какому-то поводу, успел надерзить нескольким красавицам и удалился в “его комнату”: оказывается, он собирался тут переночевать...

Позднее, уже в Америке, я заметил, что Иосиф уходит с тусовок очень рано, всегда — как будто поставил себе за правило уходить. Я уверен, что ему не хотелось покидать людей, но он насиловал себя. Небольшой, тщательно продуманный набор привычек создавал ему пьедестал, делал его живым памятником… Я убежден, что ему хотелось поговорить, остаться, ввязаться в пьяный спор, дышать жарким потом пьяненьких юных поэтесс, дерьмовыми сигаретами, но он уходил: положение обязывало. А может, он всю жизнь боялся людей, потому и общался только с проверенными».

во время мозгового штурма
погибло множество идей
за них не чокаясь и стоя
промолвил главный таракан
© Анатолий Елецкий

Шарп и коллеги проанализировали смерти 70 китов этого вида с 2003 по 2018 год: причину смогли установить для 43 случаев, и в 38 из них смерть была вызвана либо столкновением с судном, либо запутыванием в веревках и лесках.
Слова эти едва ли передают истинный ужас того, что с китами происходит. У шести особей при столкновении треснули черепа, у трех сломались позвоночники, еще шесть были изрезаны гребными винтами, а один детеныш потерял хвост. Одна юная самка выжила после знакомства с винтом, но 14 лет спустя во время беременности шрамы разошлись и она умерла от инфекции. Веревки и лески со временем въедаются в плавники, хвосты, головы и даже китовый ус. В одном случае веревка врезалась киту в дыхало, что вызвало проблемы с дыханием или защитой от проникновения воды при погружении. Некоторые из этих смертей мучительные, другие – мучительные и долгие. «Дело не только в спасении вида, но и в благополучии особей, – говорит Шарп. – Киты вне поля зрения, люди не видят, как они страдают, это ведь не кошка или собака, гуляющая по улице с ужасными ранами. Но важно, чтобы люди понимали, насколько все плохо».
http://batrachospermum.ru/2019/06/right-whales-die/

- Здравствуйте!
Система категоризации Живого Журнала посчитала, что вашу запись можно отнести к категории: Жопа.
Если вы считаете, что система ошиблась — напишите об этом в ответе на этот комментарий. Ваша обратная связь поможет сделать систему точнее.
Фрэнк,
команда ЖЖ.
- аааа!
- Вот что ивановпетров животворящий делает, переводит сетевых ботов на ручное управление )

Часто цитируют в оправдание нерассуждающего патриотизма афоризм: "My country, right or wrong". Сегодня я узнал, что в оригинале он имеет продолжение: "... if right, to be kept right; and if wrong, to be set right." В неизбежно неуклюжем переводе: "Это моя страна, права или неправа; если права - пусть остаётся правой, а если неправа - пусть будет исправлена". Один из самых вопиющих примеров того, как цитата от обрезания меняет смысл на противоположный.

Попадает атеист на тот свет
Ну ему является некто, и говорит, что, мол, каждому воздастся по вере его и тебя сейчас не будет уже никогда.
Никак. Нипочему.
Но ты перед полным исчезновением, - говорит этот неизвестный, можешь на короткий срок удовлетворить своё любопытство.
Задай мне любой вопрос. И я отвечу на него.
- Слушай, - вскидывается атеист, - а что, всё же, произошло с группой Дятлова?