"Больница в Краснодоне
10 января в лагерь прибыл крытый брезентом грузовик. Русский офицер зачитал фамилии тех, кто поедет. Я тоже оказался в этом списке. Нам выдали штаны и рубаху из тонкой материи, но нижнего белья не предусматривалось. Босиком по снегу мы, помогая друг другу передвигаться, поковыляли к грузовику Едва мы тронулись с места, я прошептал про себя: «Куда угодно, только подальше от проклятой живодерни». Ехать пришлось километров сто, нас трясло немилосердно, причем не только на ухабах, но и от холода. В конце концов мы прибыли в Краснодон. Здесь располагался госпиталь для военнопленных. Я увидел знакомые ряды колючей проволоки. У входа нас дожидались майор и женщина-врач. Качая головами, они с изумлением оглядывали нашу одежду — мол, в такой мороз в одних рубахах!
Перед тем как распределить по палатам, нам все же выдали нижнее белье. В каждой палате стояло по 20 коек. Здесь лежали в основном румыны, по двое на одной кровати. На каждое отделение полагался один русский врач, один врач-румын и медсестра. Один румын, тоже из пленных, надзирал за всем госпиталем. С первых минут он невзлюбил немцев и австрийцев и скрывать этого не собирался.
Сначала наш рацион состоял из чая, так что, после нескольких дней пребывания здесь, мы еще сильнее исхудали. Вероятно, голодом рассчитывали обуздать нашу дизентерию.
Позже нам стали выдавать на завтрак хлеб, сливочное масло и молоко. Иногда квашеной капусты с рыбой. На обед: щи и пару ложек каши, обычно пшенной или же овсяной. Вечером суп с хлебом. Вначале нам давали какие-то лекарства, но точно не знаю, какие именно. В остальном каждый был предоставлен самому себе. «Не поможешь себе сам — не поможет никто».
10 января в лагерь прибыл крытый брезентом грузовик. Русский офицер зачитал фамилии тех, кто поедет. Я тоже оказался в этом списке. Нам выдали штаны и рубаху из тонкой материи, но нижнего белья не предусматривалось. Босиком по снегу мы, помогая друг другу передвигаться, поковыляли к грузовику Едва мы тронулись с места, я прошептал про себя: «Куда угодно, только подальше от проклятой живодерни». Ехать пришлось километров сто, нас трясло немилосердно, причем не только на ухабах, но и от холода. В конце концов мы прибыли в Краснодон. Здесь располагался госпиталь для военнопленных. Я увидел знакомые ряды колючей проволоки. У входа нас дожидались майор и женщина-врач. Качая головами, они с изумлением оглядывали нашу одежду — мол, в такой мороз в одних рубахах!
Перед тем как распределить по палатам, нам все же выдали нижнее белье. В каждой палате стояло по 20 коек. Здесь лежали в основном румыны, по двое на одной кровати. На каждое отделение полагался один русский врач, один врач-румын и медсестра. Один румын, тоже из пленных, надзирал за всем госпиталем. С первых минут он невзлюбил немцев и австрийцев и скрывать этого не собирался.
Сначала наш рацион состоял из чая, так что, после нескольких дней пребывания здесь, мы еще сильнее исхудали. Вероятно, голодом рассчитывали обуздать нашу дизентерию.
Позже нам стали выдавать на завтрак хлеб, сливочное масло и молоко. Иногда квашеной капусты с рыбой. На обед: щи и пару ложек каши, обычно пшенной или же овсяной. Вечером суп с хлебом. Вначале нам давали какие-то лекарства, но точно не знаю, какие именно. В остальном каждый был предоставлен самому себе. «Не поможешь себе сам — не поможет никто».
Profile
belkafoto- belkafoto
- Belka foto
Page Summary
- belkafoto : в земельном суде [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : конфисковали ботинки [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : не работали по воскресеньям [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : бессовестно выгрузив часть еды [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : in 1896 [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : (no subject) [+0]
- belkafoto : 700 тысяч австрийцев [+0]
- belkafoto : Австрия [+0]
Comments
- 24 Mar 2023, 08:11daniel_grishin
24 марта 2023, 04:18:37 Изменен: 24 марта 2023, 04:21:00
да пожалуйста.
обычно в наших местах зима — мертвый сезон на рынке труда, лето — полумертвый, осень — норм, а весна — у… - 24 Mar 2023, 08:04Начавшаяся в прошлом году санкционная война коллективного Запада против России включала, помимо всего, такую меру, как отключение российских банков от системы SWIFT (СВИФТ). Речь идет о международной…
- 24 Mar 2023, 08:02Питер Фальк известен как актер, сыгравший лейтенанта Коломбо в знаменитом сериале, продержавшемся на экранах 35 лет. Но мало кто знает, что Питер был еще и художником. Его картины неоднократно…
- 24 Mar 2023, 07:55
// немцы составляли 23% населения Чехословакии//
Похоже немцев в Чехословакии было больше чем словаков.
Ответить
idelsong
idelsong
24 марта 2023, 07:33:59 Изменен: 24 марта 2023, 07:35:41… - 24 Mar 2023, 07:54Другой обидой немцев был принятый в 1926 г. закон о государственном языке. Был принят закон, что государственным языком в стране является чехословацкий. Это, кстати, и словакам не очень понравилось.…
Designed by 
yoksel
Comments
Я и в самом деле отдохнул немного. Теперь уже чаще вспоминался недавний период работы на шахте. Всех триста выживших распределили по трем близлежащим госпиталям. Судя по всему, моя смерть пока что откладывалась.
К нам в госпиталь доставили и двух ребят, которых я знал по лагерю. Это был судетский немец Ханке, Иоганн Шатц из Маутхаузена и Карл Цайльхофер из Санкт-Петера-ин-дер-Ау. Все были в ужасном состоянии, в особенности Карл. Так как я уже оправился, то старался ухаживать за ним. Но тщетно — 5 марта 1945 года он скончался от дистрофии. Последними его словами были: «Лоис, если ты все же окажешься дома, оповести мою семью, и дарю тебе свое кожаное портмоне, возьмешь под подушкой. Всего тебе хорошего». По возвращении домой я в земельном суде Вайер подписал соответствующий документ — объявление безвестно отсутствующего лица умершим.
На дворе сооружали что-то вроде погреба. Румын-стукач, из тех, что заправляли всем в госпитале, велел и мне помогать рабочим-строителям. Я запротестовал — у меня и с больными было хлопот полон рот. Это объяснялось просто — он захотел вместо меня всунуть кого-то из своих.
Протесты мои ни к чему не привели, ибо в госпитале процветала лагерная мораль — всем здесь заправляли румыны. В конце концов меня и еще тридцать человек направили работать на огороде, расположенном чуть поодаль госпиталя. Причем половина нашей группы состояла тоже из румын.
В первый день октября в госпиталь приехала врачебная комиссия. Всех раздели донага, осмотрели, а потом наскоро отобрали тех, кто поздоровее. В их числе оказался и я. На следующий день нас на грузовиках повезли на 400 километров севернее, в Ворошиловград. Перед этим мне удалось уговорить одного из больных выменять ботинки на хлеб — моя обувь просто распалась. Но перед тем как погрузить нас в кузова машин, охрана здорово обыскала нас. Им помогали двое румын. У меня конфисковали ботинки и доставшееся от покойного Карла Цайльхофера кожаное портмоне с фотографиями его семьи. На обратной стороне он записал имена и адреса своих товарищей, умерших в лагере при шахте. Имена я, разумеется, перезабыл в лагерной суете и уже не мог сообщить родственникам умерших об обстоятельствах их смерти.
По прибытии в Ворошиловград нас разместили в четырехэтажном жилом доме, где уже находились 1 300 человек наших пленных. Часть из них попала в плен к американцам, ну а потом союзники решили передать их русским, а те отправили их сюда, на восток.
Первым делом нам выдали теплую одежду, стеганые ватные штаны, куртки и сапоги на деревянной подошве. Мы использовали одежду в качестве одеял и матрацев на нарах, где спали. Ежедневно нам выдавали на завтрак, обед и ужин 750 г водянистого супа, две ложки каши и 600 г хлеба. Хлеб на 70 % состоял из воды, в него добавлялись и древесные опилки. Но чтобы получить все это «богатство», необходимо было выполнить ежедневную норму. Те, кто перевыполнял норму, могли рассчитывать на увеличение рациона.
Раз в месяц нам делали прививки и подвергали весьма поверхностному медосмотру.
Первым нашим объектом было сожженное школьное здание. Вместе с нами работали попавшие в плен под Сталинградом и оставшиеся в живых. Они много рассказывали о своем пути в плен в тридцатиградусную стужу. Многие тогда погибли. Русские просто собирали трупы в кучи, поливали их бензином и без долгих разговоров сжигали.
Пару недель или больше мы в двадцатиградусный мороз посменно разгружали уголь и дрова из вагонов на путях товарной станции. Тогда я отморозил большой палец — деревянные подошвы от холода не предохраняли. Слава богу, наш лагерный врач, уроженец Линца, сумел его вылечить, иначе бы мне не избежать ампутации.
После этого я снова вернулся в нашу рабочую группу, состоявшую из 20 человек. Меня назначили бригадиром. Кое-кому из наших это явно пришлось не по нраву. «Ты, зеленый, загоняешь нас!» — не уставали повторять они. Но ведь по-другому было нельзя — необходимо было не только выполнять, но и перевыполнять норму — это давало возможность получать увеличенный рацион.
Следует упомянуть, что вследствие постоянного недоедания мы, заключенные, едва дотягивали до 50 килограммов веса. Чему удивляться — таков был результат хронического многолетнего недоедания. Все наши мысли вертелись вокруг жратвы, поэтому мы и вкалывали. К тому же те, кто систематически перевыполнял норму, не работали по воскресеньям.
Однажды мы в разрушенном бомбами помещении цеха отсортировывали металлолом. И нашли две двуручные пилы. Я сразу же сообразил, что их вполне можно будет обменять на еду. Гельмут Покш очистил их от ржавчины, заточил. А я поинтересовался у одной русской складской рабочей, не нужна ли ей пила. Женщина попросила принести посмотреть, что за пила. Пила ей подошла, она взяла инструмент, опоясалась им и ловко накинула поверх телогрейку. Видя изумление на моем лице, пояснила, что, мол, ей еще предстоит тайком вынести пилу с территории завода. От нее мы получили 3 кило хлеба и три пачки махорки. Вторую пилу Гельмут Покш притащил на кухню, там работали только местные гражданские. Старший кухни просиял, дескать, а я только думал, где достать пилу напилить дров. И за это исправно выдавал нам лишних пол миски каши.
Между тем я уже пробыл в плену на принудительных работах в России ни много ни мало два года. А мои родные представления не имели, что со мной, где я и жив ли я вообще. Воображаю, как они тревожились.
Но вот однажды меня срочно вызвали в отдел кадров. Я шел туда со смешанными чувствами. Ну, что там опять? За письменным столом я увидел лейтенанта. «Вы, как хороший работник, имеете право написать домой», — объявил он. Я был на седьмом небе от счастья. Впервые за два года я смогу сообщить о себе моей исстрадавшейся семье радостную весть. Разрешалось написать всего-то пару строк, естественно, никаких жалоб — все письма подвергались цензуре.
Вот что я написал:
«Дорогие родители! Я нахожусь в русском плену. Я здоров, со мной все хорошо. Сердечный привет вам от вашего сына Лоиса. С нетерпением жду встречи с вами!»
Этот же лейтенант позволил мне сходить на вещевой склад и взять для себя новые штаны и рубаху.
На вечерней поверке комендант лагеря сообщил мне: «Нужно 55 человек для отправки в Москву на работы, в ближайшие дни будем составлять список из добровольцев».
В ту ночь мы почти не спали. Все совещались, прикидывая за и против. Стоит ехать или нет? Какие будут в Москве условия? Может, хуже, а может, лучше.
Похоже, дело завертелось, подумал я.
На следующий день после того, как все группы отправились на работы, в 7 часов всех нас выстроили с вещами. Майор проверил наши документы, врачиха провела медосмотр. Затем мы направились сначала в наш основной лагерь, там нас передали лейтенанту и двум охранникам, которые доставили нас на вокзал. Эти же конвоиры охраняли нас все пять дней поездки в пассажирском поезде, они же заведовали большим мешком с сухим пайком. И мы ни слова не сказали, когда они, бессовестно выгрузив часть еды, тут же продали ее пассажирам.
28 мая 1946 года нас отправили в рабочий лагерь в столице. Он располагался всего в 3-х километрах от Кремля. Одноэтажное здание вмещало 1200 пленных. Там в огромных залах стояли трехъярусные койки. Здесь имелась столовая, душевые и пункт дезинсекции. На койках, подготовленных для нас, лежали соломенные тюфяки, подушки и одеяла. Это воспринималось чуть ли не как верх комфорта.
Как раз напротив нашего лагеря по другую сторону улицы располагалась огромная стройплощадка. Была возведена коробка девятиэтажного здания, в котором собирались разместить какое-то министерство.
Нас вновь поделили на группы по специальности: каменщики, отделочники, электрики, слесари и так далее. И в этом лагере существовала дощечка с надписью, призывавшей пленных работать на совесть для восстановления разрушенного войной народного хозяйства.
Сначала меня направили в транспортную группу. Мы разгружали стройматериалы, цемент, металлоизделия, щебенку. Здесь приходилось работать по 9 часов в день. Дело в том, что здание собирались завершить на 80 % к очередной годовщине Октябрьской революции.
Нами руководила женщина, «начальница», она беспрерывно подгоняла нас — «давай, давай!»
Однажды нас, 30 человек, послали на товарную станцию. Разбили на группы по 5 человек, наша пятерка разгружала вагон, битком набитый мешками с цементом. Наши конвоиры сказали нам: «Кто первый закончит, тот пойдет в помещение обогреться». Дело было ночью, стояла осень, и все мы старались побыстрее разделаться с работой, чтобы спокойно посидеть в тепле. Когда наша группа завершила разгрузку и мы направились к зданию вокзала, мы по пути обнаружили сарай, в котором хранился картофель. Но сарай был под охраной двух женщин из военизированной охраны. Однако мы исхитрились забраться туда и набили карманы картошкой. Это не осталось незамеченным для женщин-охранниц. Они стали палить в воздух, но нам удалось удрать, и все обошлось.
Даже наши охранники, в принципе, не считали большим криминалом, если мы пытались стащить что-нибудь съестное во время работ в городе. Конвоиры прекрасно понимали, что мы в случае удачи и с ними поделимся — и у них были проблемы с пропитанием.
В нашем лагере имелась большая печка. На ней мы обычно готовили еду из того, что удалось стащить. Администрация лагеря мирилась с этим.
И все-таки условия были тяжелыми. Нас постоянно гоняли на работы, где приходилось вкалывать под окрики начальства. Даже со скотом и то обращаются куда бережнее. Но каждый из нас смирился со своей участью, радуясь тому, что хотя бы уцелел в этой мясорубке.
Особых проблем со здоровьем у меня не было, хотя весил всего-то 47 килограммов. Как-то в душе кто-то из наших заметил: «Ну, ты прямо ходячий скелет, так что не особо надрывайся на работе». Но все мы выглядели примерно одинаково. Ведь мы не получали ни мяса, ни жиров, одну только жидкую баланду, да кашу, и так уже целых два с половиной года.
Пятерых виновников показали всему лагерю. Майор зачитал приговор: 7 лет лагерей. Короче говоря, их решили примерно наказать. Все пленные, да и охранники открыто выражали сочувствие и солидарность с виновниками — удивляться нечему, и те и другие в той или иной мере выигрывали от этих несанкционированных визитов в продсклад. Вот только не знаю, на самом ли деле все виновные оттянули столь долгий срок.
Первым делом необходимо было вырыть котлован. Если посмотреть на нас со стороны, мы, работая, наверняка напоминали муравьев.
300 человек орудовали лопатами и кирками. Котлован под фундамент глубиной 5 метров приходилось отрывать вручную. Работа была зверская, нормы явно завышенными, что негативно отражалось на пайке.
Меня вновь направили в транспортную группу. Первые грузовики со стройматериалами прибывали обычно в 9 часов утра. Бывало, за смену приходилось разгружать от 30 до 40 машин. Русские в ту пору пока что самосвалами не располагали.
Вместе с ним мы стащили барабан кабеля и за 120 рублей продали шоферу грузовика Василию, тот, довольный, отпускал шуточки, подбадривая нас.
Пислингер ночами часто работал на лагерной кухне. Однажды ему поручили покрасить столы и стулья. И он попросил меня достать масляной краски. Я принес ему ведро краски. Пару дней спустя ему вновь срочно понадобилась краска, разумеется, неофициально, поскольку он выполнял чей-то частный заказ. Приходилось следить, чтобы пропажи краски не заметили. И Пислингер расплачивался со мной своей порцией утреннего супчика, поскольку за свои труды на кухне получал вполне солидные рационы.
Наступило знойное лето. И на этой стройке было обычным делом подгонять пленных. Целый день только «Давай, давай!» и «Быстрее!». И с питьевой водой было плохо донельзя. Однажды наша транспортная группа даже пригрозила забастовкой, если нас не обеспечат достаточным количеством чая или хотя бы кипяченой воды. Мы прекрасно понимали, что подобная мера, прибегни мы к ней, неизбежно отразится и на русских, а им ни к чему лишняя головная боль. Но однажды мы все-таки сдержали слово. Можно было, конечно, утолять жажду водичкой из Москвы-реки, но существовала вполне реальная опасность подхватить дизентерию. К тому же это строго воспрещалось. Питание в подмосковном лагере было значительно хуже, чем в московском. Дежурным блюдом здесь был суп из крапивы. На болота отряжали на сбор крапивы специальную, группу. Когда же повозки разгружали у кухни, это очень напоминало скотный двор с одним только отличием, что этой зеленью собрались потчевать нас.
Стояла осень, да и зима уже была на пороге. Пару раз выпал снег, похолодало. А мы, пленные, вовсю меняли наши летние тряпки на теплые зимние.
Я думал: «Черт побери, придется проторчать еще одну зиму здесь, в России».
Но 27 октября вызвали 25 человек австрийцев из 3-й группы разнорабочих. Нам велели к 9 часам собраться у душа и пункта дезинсекции. Больше нам ничего не сказали. Что нас ожидало? Переброска в другой лагерь? Ничего другого в голову не приходило.
В душ прямо во время мытья явилась врачиха и сообщила: «Завтра вам на работу не идти, потому что к 8-ми всем собраться на построение». Мы молчали, и она пояснила: «Да отпускают вас, отпускают домой». Это прозвучало громом среди ясного неба. Мне даже показалось, что я ослышался. У меня колени подогнулись, мы недоуменно переглянулись, никто не в силах был и слова произнести. Может, все это очередная глупость, недоразумение?
Здесь мы в полной мере вкусили плоды русской бюрократии — мы до самого 7 ноября, то есть неполных две недели, просидели в этом сборном лагере. Было решено еще раз скрупулезно проверить и перепроверить наши бумажки.
Все это время нас кормили лекциями на тему светлого будущего человечества — коммунизма. И наш лейтенант не упускал возможности удариться в агитацию, общаясь с нами. Но рекомендовали рассказывать дома о России и об условиях нахождения в плену только хорошее.
6 ноября всех нас, кому предстоял отъезд на родину, усадили на нары. Потом объявили следующее: «Сейчас будут названы по фамилиям те, кто завтра отъезжает». Не могу описать, что пережил, пока дождался своей буквы — «ц». Но когда услышал «Цвайгер, Алоис», у меня гора с плеч свалилась. Фамилии нескольких человек так и не прозвучали. Они были близки к истерике. Не знаю, почему их решили задержать. Может, документы оказались не в порядке, а может, внезапно выяснилось, что они служили в частях СС.
У лагерных ворот нас выстроили только к исходу следующего дня. Снова зачитали список. Но теперь каждый, кого назвали, должен был выйти на шаг вперед и громко назвать дату рождения и гражданство. Потом его тщательно обыскивали двое охранников. Все личные вещи изымались. Даже присланные мне из дому игральные карты, и те отобрали. Позволялось оставить только табак, сигареты, папиросы и курительные принадлежности.
Вся процедура заняла 5 часов. Казалось, ей конца не будет. Но вот постовой распахнул ворота, и мы пешим маршем направились к близлежащей железнодорожной станции. Там нас рассадили по уже хорошо знакомым скотским вагонам, вот только на этот раз не били прикладами в спину. Но мне сейчас было уже все равно, на чем нас повезут, лишь бы быстрее. Потом к нашему прицепили еще состав с 500 возвращавшимися из плена домой из Ленинграда. Наконец поезд тронулся. Ожидалось, что поездка продлится около трех недель.
Когда наш состав остановился на какой-то станции, я решил воспользоваться этим и сбегать в уборную. Уже стемнело. Я рассчитывал, что наш поезд какое-то время простоит здесь. Я не спешил, но краем глаза заметил, как один из стоявших на этой станции составов стал медленно отъезжать. И когда поезд уже набрал скорость, меня вдруг осенила ужасная догадка — это же наш поезд! В панике я помчался за ним вдоль платформы и буквально в последнюю секунду успел вскочить на буфер. Вот так и проехал несколько часов, мертвой хваткой вцепившись в металл, в постоянном страхе сорваться на рельсы. В конце концов, дождавшись остановки, я, продрогший до костей, вернулся в наш вагон. Слава богу, поезд остановился, потому что еще немного, и я не выдержал бы.
В маленьком городке нас повели на пункт дезинсекции и в душ. После душа мы совершенно голые и с поднятыми руками еще раз прошествовали мимо комиссии из советских офицеров. Они высматривали эсэсовские татуировки. Кое у кого их обнаружили. Естественно, тут же отделили от нашей группы.
29 ноября 1947 года транспорт с военнопленными из России прибыл на венский вокзал Винер-Нойштадт. Нас радостно приветствовали толпы людей. Тут же на платформе люди бросались друг другу в объятия. Многие женщины держали над головой фотографии своих близких и спрашивали нас, не видели ли мы их там. Но мы были вынуждены разочаровать их. Министр внутренних дел Австрийской Республики произнес приветственную речь, а Красный Крест обеспечил нам угощение — гуляш. Потом мы поехали дальше до Линца и к полуночи туда прибыли. И здесь речь, на сей раз выступил глава федеральной земли. У вокзала нас уже дожидался маленький автобус из Штайра. Но перед этим нас завезли в здание земельного парламента, где выдали новые брюки и жилетки.
Два месяца, декабрь и январь, я отдыхал. В феврале я поступил на работу в Австрийское Федеральное лесничество. Кроме того, союз жертв войны в середине марта предоставил мне путевку в дом отдыха. И я провел три незабываемых недели в Бад-Ишле. Как было там прекрасно, какое обслуживание, питание! Я прибавил в весе и вполне мог исполнять обязанности на службе в лесничестве.
1934 г. — 6,75 млн чел.
1949 г. — 7,05 млн чел.
1957 г. — 6,99 млн чел.
1958 г. — 7,02 млн чел.