"Вернером Краусом я восхищался, Кэте Дорш едва ли не поклонялся, а Кэте Гольд любил. Густав Грюндгенс же меня почти гипнотизировал. Я не хочу сказать тем самым, что он был величайшим немецким актером времен моей юности, ибо таковым чаще всего считается Вернер Краус. Но никто не был мне так близок, никто не интересовал меня так, как Грюндгенс. Это связано с обстоятельствами того времени, когда я узнал его. В 1934 году Грюндгенса, которому едва исполнилось 34 года, приказом Геринга назначили интендантом Государственного театра в Берлине. Ему удалось за довольно короткий срок превратить театр на Жандарменмаркт в лучший театр Германии. Тем самым он — и на этот счет не может быть сомнений — послужил государству Адольфа Гитлера. Но одновременно, и это тоже не вызывает сомнений, он послужил и тем, кто страдал от господства национал-социалистов и искал в сердце Третьего рейха утешения и помощи в театре, в особенности у классиков. И не в последнюю очередь он спасал жизнь людей, которым тогда угрожала величайшая опасность.

Кстати, с постановкой «Гамлета» 1936 года меня связывает еще одно воспоминание совсем другого рода, касающееся знаменитой сцены безумия Офелии, которую нежно и сдержанно играла Кэте Гольд. Меня захватила не только она, заблудившаяся в жизни, но и ситуация, в которой пребывал беспомощный свидетель ее поведения. Я говорю о брате Офелии Лаэрте, молодом человеке, повергнутом душевным и духовным крахом сестры в состояние полной растерянности. Когда он в отчаянии вскричал: «Вы видите? О Боже мой!», мне внезапно стало страшно: ведь и со мной может случиться, что придется беспомощно наблюдать, как близкий человек, охваченный безумием, что-то кричит и бормочет. Парализованный страхом, я думал в зрительном зале театра на Жандарменмаркт: пусть это со мной не случится! Но и меня не миновала чаша сия.

1938 34 923 000

1946 23 777 000

До Второй мировой войны в Польше проживало ок. 3,5 млн евреев (крупнейшая община в Европе). Однако еврейская община была почти полностью уничтожена в результате нацистского холокоста и послевоенной эмиграции. По переписи 2002 года, в Польше проживает ок. 1000 евреев, в основном в крупных городах, таких как Варшава, Вроцлав и Краков.

По сообщениям израильских СМИ, официально зарегистрированы в различных еврейских общинах Польши или получают помощь от «Джойнта» 7-8 тысяч человек; примерно 10 — 15 тысяч имеют еврейское происхождение и высказали интерес к возвращению к своим корням; всего же тех, у кого в роду были евреи, по приблизительным подсчетам, — от 30 до 50 тысяч.

Погром в Кельце — самый крупный послевоенный погром против еврейского населения в Польше, проведённый 4 июля 1946 года антисемитски настроенным польским населением города Кельце.

В послевоенной Польше антисемитские настроения питались распространённым мнением, что евреи являются сторонниками нового режима, так как послевоенные власти порицали антисемитизм, охраняли выживших евреев, среди представителей новой власти и Войска Польского были евреи. Вторым обстоятельством было нежелание возвращать евреям имущество, разграбленное польским населением в течение войны[3][4].

В докладной записке польских властей начала 1946 года говорилось, что с ноября 1944 года по декабрь 1945 года был убит, по доступным сведениям, 351 еврей. Большинство убийств произошли в Келецком и Люблинском воеводствах, жертвами были вернувшиеся из концлагерей или бывшие партизаны. В докладе упоминались четыре типа нападений:

нападения вследствие распространения слухов об убийстве польского ребёнка (Люблин, Жешув, Тарнов, Сосновичи)
шантаж с целью выселения евреев или захвата их собственности
убийства с целью грабежа
убийства, не сопровождавшиеся грабежами, в большинстве случаев совершаемые путём бросания гранат в еврейские убежища[5].

Самым крупным было происшествие в Кракове, где 11 августа 1945 года произошёл погром, начавшийся с метания камней в синагогу, а затем переросший в нападения на дома и общежития, где жили евреи. Части Войска Польского и Советской армии положили конец погрому. Среди евреев были убитые и раненые. Исраэль Гутман в исследовании «Евреи в Польше после Второй мировой войны» пишет, что погромы не были делом рук отдельных бандитов и были тщательно подготовлены[5].

До начала второй мировой войны в Кельце проживало около 20 тысяч евреев, что составляло треть населения города. После окончания войны в Кельце осталось около 200 выживших после Холокоста евреев, в большинстве — бывших узников нацистских концентрационных лагерей. Большинство из келецких евреев разместились в доме 7 на улице Планты, где располагался еврейский комитет и организация «Сионистская молодёжь».

Поводом для начала погрома стало исчезновение восьмилетнего мальчика Генрика Блашчика[6]. Он исчез 1 июля 1946 года и возвратился через два дня, рассказав, что его похитили евреи и, спрятав, намеревались убить (позже в ходе расследования выяснилось, что мальчик был отослан отцом в деревню, где его научили, что он должен рассказывать)[5].

4 июля 1946 года в 10 часов утра начался погром, в котором участвовало множество людей, в том числе в военной форме. К полудню возле здания еврейского комитета собралось около двух тысяч человек. Среди звучавших лозунгов были: «Смерть евреям!», «Смерть убийцам наших детей!», «Завершим работу Гитлера!». В полдень в здание прибыла группа во главе с сержантом милиции Владиславом Блахутом, которая разоружила собравшихся сопротивляться евреев. Как выяснилось позже, Блахут был единственным представителем милиции среди вошедших[7]. Когда евреи отказались выйти на улицу, Блахут стал бить их рукояткой револьвера по головам, крича: «Немцы не успели уничтожить вас, но мы закончим их работу». Толпа взломала двери и ставни, погромщики проникли в здание и начали убивать поленьями, камнями и заготовленными железными прутьями[7].

В ходе погрома было убито от 40[8][9][10] до 47 евреев[5], среди них дети и беременные женщины, а также больше 50 человек ранено[11].

Уже 9 июля 1946 года на скамье подсудимых перед участниками выездной сессии Верховного военного суда оказались двенадцать человек. Решение суда было зачитано 11 июля. К смертной казни были приговорены девять обвиняемых, по одному — к пожизненному заключению, к десяти годам и к семи годам тюрьмы. Президент ПНР Болеслав Берут не воспользовался своим правом помилования, и осуждённые на смерть были расстреляны.

Погром в Кельце вызвал массовую эмиграцию евреев из Польши. Если в мае 1946 года из Польши уехало 3500 евреев, в июне — 8000, то после погрома в течение июля — 19 тысяч, в августе 35 тысяч человек[12]. К концу 1946 года волна отъезда спала, так как положение в Польше нормализовалось, почти никого не осталось, и оставшиеся были не мобильны.

19 июля 1946 года бывший главный военный прокурор Хенрик Холдер написал в письме заместителю командующего польской армией генералу Мариану Спыхальскому, что «мы знаем, что погром был не только по вине милиции и армии, которые несли охрану в городе Кельце и вокруг него, но и по вине члена правительства, принявшего в этом участие».[14]

Американский историк и социолог польского происхождения Тадеуш Пиотровский[15], польский философ еврейского происхождения и профессор Института философии Варшавского университета Станислав Краевский[16], а также польский католический священник Кельцкой епархии, социолог и теолог Ян Седжяновский[17] придерживаются мнения что погром в Кельце был провокацией советской разведки.

Henryk Błaszczyk permaneció en silencio sobre los acontecimientos hasta 1998, cuando, en una entrevista a un periodista polaco, admitió que nunca fue secuestrado, pero que vivía con una "familia desconocida" en una aldea cercana y se le trataba bien. Describió su desaparición como sucedida con el conocimiento de su padre y concertada por el servicio de seguridad comunista. Después de regresar a casa, su padre le ordenó categóricamente que no mencionara nunca nada de lo ocurrido y que reafirmara la versión de "secuestro judío" si se le preguntaba. Se le obligó a guardar silencio durante mucho tiempo después de 1946, lo que hizo por temor hasta el final del régimen comunista en Polonia.3​

La policía publicó los rumores sobre el secuestro y anunció además que estaban planeando buscar los cadáveres de niños polacos que supuestamente habrían sido víctimas de un crimen ritual y guardados en la casa. Se produjo una confrontación entre la policía y los oficiales del Ministerio de Seguridad Pública de Polonia (UBP), que habían sido llamados en la sospecha de que el incidente era una "provocación" judía para provocar disturbios.

Durante la mañana, el caso llegó a la atención de otros órganos estatales y militares locales, incluido el Ejército Popular de Polonia (LWP), el Cuerpo de Seguridad Interna (KBW) y la Dirección General de Información del Ejército de Polonia (GZI WP). Alrededor de 100 soldados y cinco oficiales fueron enviados a las 10 am aproximadamente. La gente de la calle comenzó a lanzar piedras al edificio.

La policía y los soldados entraron por la fuerza al edificio. Descubrieron que no contenía a niños secuestrados como se les había dicho. A los habitantes de la casa, que tenían permisos de las autoridades para portar armas para la autodefensa, se les ordenó entregar sus armas y entregar sus objetos de valor. Alguien (no está claro quién) comenzó a disparar, entonces la policía y el KBW abrieron fuego, matando e hiriendo a varias personas en el edificio. También hubo disparos desde el lado judío y al menos dos o tres polacos, incluido un oficial de policía, murieron mientras los judíos trataban de defenderse. El Dr. Seweryn Kahane, jefe del Comité Judío local, recibió un disparo en la espalda y fue asesinado por un oficial de GZI WP mientras llamaba a la oficina de Seguridad Pública de Kielce para pedir ayuda. Los sacerdotes de la iglesia local fueron al edificio para averiguar qué estaba pasando, pero fueron detenidos por agentes de la policía, quienes les aseguraron que todo estaba bajo control.

Entre los judíos asesinados, nueve habían sido muertos a tiros, dos con bayonetas y los demás golpeados y apedreados hasta la muerte. Las víctimas incluían mujeres y niños.4​

Al menos 42 judíos murieron y más de 40 resultaron heridos en el peor ataque antisemita en Polonia de la posguerra.5​

Fin de la violencia

El pogrom terminó finalmente a las 3:00 p.m. con la llegada de una nueva unidad de fuerzas de seguridad de una cercana academia de Seguridad Pública, comandadas por el coronel Stanisław Kupsza, y tropas adicionales de Varsovia. Después de disparar unos cuantos disparos de advertencia en el aire por orden del mayor Kazimierz Konieczny, las tropas rápidamente restablecieron el orden, pusieron guardias y sacaron a todos los sobrevivientes y cuerpos judíos de la casa y sus alrededores.

La violencia en Kielce, sin embargo, no se detuvo inmediatamente. Los judíos heridos que eran transportados al hospital de la ciudad fueron golpeados y robados por soldados, y luego asaltados en el hospital por otros pacientes. Una multitud de civiles se acercó a uno de los hospitales y exigió que los judíos heridos fueran entregados, pero el personal del hospital se negó.4​

La brutalidad del pogrom de Kielce puso fin a las esperanzas de muchos judíos que podrían reasentarse en Polonia después del final de la ocupación alemana y precipitaron un éxodo masivo de judíos polacos. Bożena Szaynok, un historiador de la Universidad de Breslavia, calculó que entre julio de 1945 y junio de 1946 unos cincuenta mil judíos cruzaron la frontera polaca ilegalmente. En julio de 1946, casi veinte mil decidieron comenzar una nueva vida en el extranjero. El ministro polaco Marian Spychalski (en), motivado por razones políticas y humanitarias, firmó un decreto que permitió a los judíos salir oficialmente sin visas o permisos de salida y la emigración judía de Polonia aumentó dramáticamente.6​

En agosto de 1946 el número de emigrantes aumentó a treinta mil. En septiembre de 1946, doce mil judíos abandonaron Polonia.4​

Правда, для меня все это оказалось важно и имело серьезные последствия. Это обследование в Варшаве, как и в других городах генерал-губернаторства, надлежало провести еврейской религиозной общине. Чтобы стало ясно, что теперь речь идет не только о конфессиональном институте, она была переименована немецкими властями и называлась «Совет старейшин евреев», а вскоре, что звучало гораздо более презрительно, «Юденрат» — «Еврейский совет». Для проведения переписи, занявшей около двух недель, потребовались сотни конторских служащих, в том числе и владевших немецким языком. Я последовал совету знакомых и подал заявление о приеме на работу, хотя и без особой надежды, тем более что заявление подали многие безработные, а я был очень молод. Тем не менее я отправился туда, где решался вопрос о трудоустройстве, и стоял среди многочисленных кандидатов в большом зале здания общины. Тех, кто заявляли, что сильны в немецком, посылали к проверяющему. Моя проверка длилась не более минуты — меня приняли, но только на две недели.

Несколько позже, однако, моя работа стала постоянной. «Юденрат» принял меня на службу для ведения корреспонденции на немецком языке. Перед «Юденратом» стояли две основные задачи. Ему надлежало управлять еврейским кварталом, из которого несколькими месяцами позже возникло изолированное Варшавское гетто. Он был, следовательно, своего рода магистратом необычного большого города и должен был максимально быстро создать необходимые коммунальные учреждения. Вторая задача заключалась в том, чтобы представлять евреев с их самыми разными проблемами перед властями, прежде всего перед немецкими, а также и перед польскими.

Объем переписки с немецкими ведомствами быстро рос. Ежедневно приходилось переводить все больше письменных материалов — иногда с немецкого на польский, но большей частью с польского на немецкий. Был необходим специальный отдел. Его назвали «Бюро переводов и корреспонденции» со штатом из четырех человек. Это были молодой юрист, довольно известная польская романистка Густава Ярецкая, профессиональный переводчик и я. Меня, самого младшего, на десять-пятнадцать лет моложе остальных, назначили руководителем бюро. Потому ли, что предполагали у меня организаторские способности? Прежде всего, конечно же, потому, что я, и это неудивительно, владел немецким языком лучше, чем те, кто стали вдруг моими подчиненными.

Моя деятельность в качестве руководителя бюро переводов и корреспонденции день ото дня становилась все более интересной и волнующей. Так как вся переписка между «Юденратом» и немецкими властями проходила через мои руки, я знал о происходившем как лишь немногие. Одной из важных тем переписки было санитарное состояние еврейской части города. Так как евреи из близлежащих местечек систематически переселялись в Варшаву, большей частью без какого бы то ни было имущества, население гетто быстро росло, увеличившись до 400, а потом и 450 тысяч человек.

16 ноября 1940 года 22 входа (позже осталось только пятнадцать) были закрыты и с этих пор охранялись шестью постами, состоявшими из двух немецких жандармов, двух польских полицейских и двух служащих еврейской милиции, «еврейской службы порядка». Эта милиция не носила формы, но была легко узнаваема. Милиционеры кроме обязательной для всех нарукавной повязки носили вторую, желтого цвета, а также форменную фуражку и металлическую бляху на груди. Они были вооружены дубинками.

Выжить с официальной нормой питания было совершенно невозможно, ибо ее хватало только для того, чтобы не умереть с голоду.