"Собственные машины были тогда большой редкостью, ни у кого из наших докторов их не было. Но в Москве их покупали чаще, и поэтому там образовалась очередь — получения машины нужно было ждать около трех лет. В Петрозаводске это было быстрей и проще. «Победа» стоила, по курсу 2004 года, около четырех тысяч долларов. Таких денег у меня, конечно, не было, но я уговорил родителей, что лучше купить машину в Петрозаводске теперь, чем годами ждать очереди в Москве. Мама, как всегда, была рада выполнить любую мою просьбу, отец немного поворчал: «Зачем ему машина?», но она его уломала, и они прислали мне деньги.
.....................
"И все же «Победа» стала автомобилем, который был доступен потребителю. В первом советском автосалоне, расположенном в Москве, обеспеченным гражданам был доступен выбор между «Москвичом-401» (9 тысяч рублей), «Победой» (16 тысяч рублей) и умопомрачительно дорогим для Советского Союза ЗИМом (40 тысяч рублей). Стоит отметить, что на тот период времени заработная плата опытного квалифицированного инженера составляла примерно 600 рублей. «Победа» уже тогда пользовалась большой любовью среди советских автолюбителей, но для многих была несбыточной мечтой. По причине высокой цены ажиотажного спроса на ГАЗ М-20 в стране не наблюдалось. Справедливости ради стоит отметить, что и «Москвичи» 400 и 401, которые продавались по 8 и 9 тысяч рублей соответственно, не пользовались большим спросом со стороны советских граждан. Несмотря на это, на ГАЗе смогли выпустить и реализовать 241 497 автомобилей «Победа».
.................
"По дороге Вася размечтался с энтузиазмом:
— Слушай, на машине можно будет возить девок в лес и трахать прямо на сиденье — не выходя: и мягко, и никому не видно!"
..................
я продал «Победу»
Была у меня и еще одна радость: после трех лет ожидания в очереди я купил новую «Волгу» цвета морской волны. «Волга» была дорогая модель, я продал «Победу» и одолжил деньги на доплату у своей тетки Ольги.
...................
"Для определения доступности авто для граждан нам важна не цена сама по себе, а ее отношение к средней зарплате. Нам известно, что в год смерти Сталина, т.е. в 1953 году средняя зарплата в стране составляла 684 рубля в месяц. Мосвкич-400 в том же году можно было купить за 8 тысяч рублей, что соответствует 12 средним зарплатам, ГАЗ-М20 Победа стоила 16 тысяч, т.е. 24 месячных з/п, а ЗИМ уже 40 тысяч рублей или 59 зарплат. При подсчете я цифру округляю в сторону увеличения, думаю, понятно почему."
https://viva-vova.livejournal.com/10706.html
Comments
-Можно купить?
-Нет, очередь.
-А ‘Победу’?
-Тоже очередь.
-А ЗиМ?
-Ну вообще-то можно… Но вы же видите, сколько он стоит?
-Ничего, заверните…
Поскольку прецедентов в истории магазина не было, его директор позвонил в КГБ. Там разобрались и ответили: "Это академик Вальтер. Он весь ваш магазин купить может. Продавайте."
Так академик стал ЗиМовладельцем. Ещё один ЗиМ купил председатель какого-то успешного колхоза, и больше желающих не нашлось.
Год Модель Цена, руб.
1957 ? 17 400[19]
1961 21И 5100
1963 21Л 5500
1963 21У 5880
1965 21Р 5487
1965 21УС 5867
1965 21С 6455
Отличие цен связано с денежной реформой 1961 года. Государственные предприятия, учреждения и организации (скорая помощь, такси, милиция, министерства и ведомства) также «покупали» эти автомобили, но по другим ценам, которые в среднем составляли треть от розничных (фактических транзакций при этом не производилось, потраченные на закупки суммы погашались взаимозачётом).
— Я встречу тебя и буду рад отплатить за гостеприимство.
— Спасибо. У меня к тебе деловое предложение. В Москве мне нужны будут рубли. Если хочешь, я дам тебе три тысячи чешских крон, а ты отдашь мне там рублями.
Предложение смутило меня страшно. Конечно, я хотел иметь больше чешских денег — в Москве нам обменяли только по сто рублей, это была мизерная сумма — всего триста крон по официальному курсу, а соблазнов купить вещи для Ирины, для себя и для родителей было много. Он предлагал мне в десять раз больше — до чего заманчиво! Но желание смешивалось со страхом: иметь незаконно приобретенную иностранную валюту было нарушением закона. Милош видел мое смущение:
— Ну, что ты, Володька, решайся. Бери кроны — отдашь мне рублями в Москве. Не беспокойся: я никому не скажу — у нас нет обычая доносить.
— Я согласен, — и положил в карман большую пачку.
Когда я стал владельцем большой суммы, у меня появилось новое беспокойство: как покупать вещи таким образом, чтобы другие в группе не видели, что я трачу намного больше, чем дали каждому? Все в группе испытывали недостаток в деньгах, и кое-кто мог ревностно отнестись к тому, что у меня их больше — откуда и почему? Я поделился своим секретом, и деньгами тоже, с Катей и Ниной Сеферовой, и мы решили ходить за покупками втроем, чтобы создать у других впечатление, что каждый из нас покупает весьма умеренно. Катя тоже опасалась разговоров о моих больших деньгах: как-никак ее обязанностью было знать все про каждого. Особенно ее волновал «незнакомец», которого все продолжали считать приставленным к нам шпионом.
— Нет, спасти его невозможно.
Привезли заплаканную жену Бондаренко. Что было делать, как показать ей обугленное тело без волос, без глаз, без губ? Сестра подвела ее к двери и показала его с расстояния.
Тогда подобные справки выдавались без каких-либо экзаменов, для их получения кандидат был должен лишь продемонстрировать умение управлять собственным автомобилем.
Обязательный экзамен был впервые введён в 1899 году в Чикаго. В Великобритании подобный экзамен был введён только в 1934 году[1].
Первый российский шофёр получил удостоверение на управление автомашиной в 1900 году. Документ был введён постановлением Санкт-Петербургского градоначальника «О порядке пассажирского движения на автомобиле».
Другая важная дата – 1963 год, когда СССР примкнул к Женевской конвенции и вступили в силу международные права, в стране начал потихоньку приподниматься «железный занавес».
— Какое обвинение, о чем вы говорите?
— Вот прочтите, — он протянул мне вырванный из тетради листок.
Довольно плохим почерком и корявым языком написано: «Я обращаюсь к Председателю Совета, потому что может совершиться большая ошибка. Я пишу про врача Владимира Голяховского, я его больная. Диссертация этого так называемого врача, это сплошная ложь. Он делал мне операцию на плече и взял с меня за это сто рублей. Но мне операция не помогла, я пришла к нему опять, а он потребовал ещё пятьдесят рублей. Тогда я пошла к профессору Дуброву, он сделал мне операцию и сказал, что Голяховский обманул меня, что он сделал только разрез кожи. Я еще хочу сказать, что Голяховский выскочка, и он и его отец Зак, оба настоящие жулики, они даже не достойны носить высокое звание советских врачей. Я даже не понимаю, как это до сих пор их не раскрыли. Я прошу товарища Председателя не давать Голяховскому звание кандидата, он выскочка и жулик».
Письмо было подписано незнакомым мне именем, на конверте был обратный адрес.
Я был абсолютно потрясен и обескуражен:
— Николай Иванович, это все — злостная ложь. У меня не было пациентки с такой фамилией, я никогда не обманывал своих пациентов и не делал им лишь кожный разрез. Никогда ни у кого я не просил денег и ни с кого их не получал. А что касается части про моего отца и меня, что мы недостойны быть советскими врачами, так это же просто политическое обвинение.
Краковский был старый хирург, много лет знал моего отца, он верил мне:
— Слушай, ясно, что письмо написано каким-то твоим врагом. Она целила очень точно, потому что написала накануне твоей защиты. Но пока письмо задержалось на этажах Академии, ты успел защитить. Это твоя удача, иначе мы вынуждены были бы отменить защиту. Но главное в том, что это — не анонимка, там есть подпись, это подписанное письмо. Пока ты не докажешь, что все это ложь, я не могу передать тебя на утверждение президиума. Привези мне подтверждение, что этого не было.
Да, но что мне это даст? Вывести автора на чистую воду невозможно, набить морду — нельзя (хотя очень хотелось бы!). Много раз мы говорили об этом с Ириной, но родителей я решил не расстраивать — пусть думают, что люди хорошо относятся к их успешному сыну. Мыс Ириной так отчаивались, были настолько бессильны, что ей-богу, если бы была возможность, сразу уехали бы из того паршивого советского общества куда-нибудь за границу. Именно тогда впервые появилось в нас отчаянное желание бежать от тех завистливых и злобных людей.
Мой шеф оказался прав: спустя время выяснились два автора — Антонина Белова, ассистентка, которая завидовала моему продвижению, и Наталья Грачева, которая просто всему завидовала. Они рассорились между собой, обвиняли друг друга и проговорились.
Но к тому времени я работал уже в другом учреждении.
— Господа, я хочу подарить каждому своему родственнику по двести долларов.
Мы смутились: официальный курс доллара был десять рублей за один, это значило, что каждый получит по две тысячи. Для нас это были довольно большие деньги. Но…
— Любочка, по закону советские люди не имеют права иметь доллары.
— Не имеете права — почему?
— Ах, Любочка, есть много «почему» в нашей жизни.
Решили, что Люба будет ездить с каждым в валютный магазин «Березка» и покупать там по нашему желанию — каждому на сумму в двести долларов.
— Мужчина звонит в публичный дом и просит хозяйку, мадам — может ли она прислать ему девочку на дом? Хозяйка говорит — мы так не делаем, приходите сами. Он отвечает — я бы рад, но у меня ног нет. Она соглашается и спрашивает: «Вам блондинку или брюнетку?» Он отвечает: «Мне все равно, я слепой». Еще более смущенная хозяйка опять спрашивает: «Вам полненькую, или худенькую?» Он отвечает: «Да мне все равно, у меня рук нет». Тогда она кричит: «Слушайте, зачем вам девочка? Может у вас и члена нет?» Он отвечает: «А чем же, вы думаете, я номер набираю?»
Богданов самодовольно улыбнулся:
— Совесть? Совесть-то у меня есть, да только я ею редко пользуюсь.
Я с удивлением узнавал, что в нашей науке процветало научное жульничество. Даже такой маститый ученый, как Богданов, врал. Многие авторы беззастенчиво уменьшали число своих осложнений после операций, во многих статьях стояли ложные цифры.
— Володя, есть возможность записаться в строительный кооператив писателей.
— Сколько это будет стоить?
— Квадратный метр площади стоит двести рублей (около четырехсот долларов по курсу 2004 году — это считалось очень дорого). Но сразу надо внести половину, остальные деньги — в рассрочку на пятнадцать лет. За трехкомнатную квартиру надо внести пять тысяч. Одна комната для меня, две — вам. Я могу дать около двух тысяч, остальное должны внести вы.
Мы с Ириной и сыном продолжали жить в одной комнате тесной квартирки с моими родителями в типичной хрущобе. Возможность иметь свою квартиру, даже хотя бы и вместе с тещей, была заманчива. Но — деньги! Где их взять? Несколько дней и ночей мы с Ириной обсуждали это между собой. Наши ночные разговоры встревожили мою маму:
— О чем это вы все время беседуете?
— Да вот — можно записаться на кооперативную квартиру в писательском доме…
Не дожидаясь дальнейших объяснений, она сразу сказала:
— Мы с папой дадим вам деньги.
Ну что за мама! Она обожала меня, гордилась мной и любила все, связанное со мной — прекрасно относилась к Ирине и души не чаяла во внуке. Она возилась с ним, готовила нам и во всем помогала. Правда, мы давали деньги на наше содержание, но она их откладывала и отдавала нам обратно, когда мы ехали в отпуск или хотели купить что-то дорогое. И теперь она ни секунды не думала — раз нам хочется свою квартиру, она даст деньги. Чтобы уговорить отца, у нее всегда был один веский довод — она ему говорила:
— Юля, нашим детям надо.
Мы вернулись в Москву счастливыми владельцами новой квартиры — начиналась новая жизнь. До тридцати лет я жил в одной комнате с родителями и спал на составляемых на ночь чемоданах. До тридцати пяти я со своей семьей жил в одной тесной квартирке с родителями и спал на раскладном кресле. Теперь мне предстояло привыкать к своей хорошей квартире. Все в ней было нестандартное: большие комнаты, большие окна, высокие потолки 3 метра 25 сантиметров, хороший паркет, красивые заграничные обои. Качество намного выше среднего советского стандарта — для простых людей так не строили, только для привилегированных слоев, к которым относились писатели.
Вдобавок, при домах открыли поликлинику для писателей. Все жители вокруг ходили в старую и бедную районную поликлинику, а писатели — в свою привилегированную, новую и прекрасно оборудованную. Рядом с домами выстроили новый детский сад для детей и внуков писателей, со своей просторной территорией. Все дети вокруг ходили в бедные районные сады, а писательские — в привилегированный и прекрасно оборудованный писательский.
В этот сад пошел и наш пятилетний сын, и это во многом разгрузило Ирину от забот. Ее недавно перевели из лаборантов в научные сотрудники, у нее появилась перспектива научной карьеры, и работать ей приходилось все больше.
Рядом строился подземный гараж для писателей — тоже привилегия, которой не было ни у кого другого. У населения вокруг было считаное количество собственных дешевых машин «Москвич» или «Запорожец» и никаких гаражей, а у писателей — почти в каждой семье большие машины. Причем по величине машины явно выявлялось благополучие писателя (не всегда соответствующее таланту).