18 октября 1925. Еще не записывала о Шаляпине, а слышала я его 9 октября. Весь день была в должном возбуждении. Пришли. Люцерна — вся битком набита, автомобили до половины Вацлавского, у входа толпа. Сливки общества. Я удивилась, увидев дам в бальных туалетах, — я не думала, что они еще существуют и считала их редкими древностями вроде обожаемого монарха Виктора-Эммануила III,процарствовавшего двадцать пять лет в современной Европе. Много было русских, много чехов, немцев, французов и иных иностранцев. Из-за необычной свалки не могли найти своих мест и влезли в партер, где и сели на свободные места, благо все были в невменяемом состоянии.
Вышел скрипач и стал играть, я не слышала что. И еще кто-то играл на рояле. Все пожимали плечами и томились. Вдруг грохот — на эстраде крупная массивная фигура с румяным лицом, седые волосы. Медленно и важно раскланялся, словно говоря: «Очень приятно, очень приятно...». Ходил, потирая руки. Оперся о рояль. Распорядитель назвал номер программы. И тихо началось...
«Отчего я люблю тебя, светлая ночь?...» Я поразилась, как когда Падеревского слушала, те же тихие, выразительные ноты, уход в себя от окружающего. Немножко обидно было — ждала грома и молний. Было великолепно, нельзя было бы пожелать изменить ни одной ноты. Потом из «Князя Игоря» арию Хана: «Ты ведь не пленник, а гость дорогой...». Это насчет эмиграции, значит. Русские значительно подмигивали друг другу и пихались в бок. «Ночной смотр». Я ждала размахивания кулаков и упоенного бычачьего рева — он спел тоже тихо, мистически. И когда «вышел полководец», я вытянулась сама на «смирно». Шаляпин, слегка закрываясь рукой, чтобы кто- то не слышал, тихо и отчетливо сообщил зале пароль и лозунг. Я приняла его, чувствуя, что это мне отдается приказание и что «Франция» — мой пароль... Буйность он проявил в «Двух гренадерах». Меня обдавало холодом и мурашками, и я теряла чувство действительности. И внезапно: «Он был титулярный советник, она — генеральская дочь...». Мгновенно захихикали. И вой блаженства раздался, когда «в винных туманах носилась пред ним генеральская дочь». По игре и дикции может быть это был самый гениальный номер. В антракте помчались за сцену посмотреть его, однако мы были не единственными. Все было оцеплено. Выпустили опять скрипача, и он играл шесть вещей. Я ничего не слышала, хотя последняя вещь Паганини привлекла мое внимание, но я не могла сосредоточиться. Две очень приличные арии. Лепорелло из «Дон Жуана». Я вздрогнула, угадав намек, как он поет Фигаро. Итальянское произношение великолепно, французское — хорошее русское. «Как король шел на войну» он кончил внезапно высокой теноровой нотой. Это было так неожиданно и чудесно, что я затомилась благодарностью. Слегка пришептывая и приплясывая, почти пропел «Как по Питерской...». Я помечтала увидеть его пьяным у Яра. «Воротился мельник» было не так эффектно после «Генеральской дочери».
Он несколько раз выходил раскланиваться. Я никогда не видела таких страшных оваций, больше десяти минут в буквальном смысле толпа скотски выла и стучала. Я добралась до эстрады и тоже выла. Дамы в бальных туалетах выли, влезши на стулья. Когда он выходил, проносилась новая волна стона и слышались отдельные истерические выкрики. Он отказался бисировать — очень устал. Я почувствовала себя смертельно униженной, что зря так скотски себя вела, но вспомнила его — он прав, и ушла, благодушно восторженная. Говорят, он сильно постарел и сдал, я не могу сравнивать. Я видела человека, одаренного гениальным, абсолютным голосом и такими же абсолютными сценическими данными и дикцией. Он такой невероятной властью над людьми обладает, что немудренно, может и сам господствовать над ней в своей душе. Какое ужасное одиночество гения, ему все в жизни иное, чем для всех, и цель ее, и своя собственная роль. Мне всегда страшно за гениев, и чем талантливей человек, тем жутче за него. Мне всегда чужда «театральная» любовь с непроизвольными поступками, за которые в трезвые минуты краснеют... А теперь, побыв у сцены, я понимаю, что это может быть на свете.
На поезд опоздали и спали в Земгоре в столовой на столах. Так было кажется еще лучше, чем вернуться домой.