11 апреля 1921. Вчера имела интересный... Нет, как гадко начала. Надо не так.

У нас есть одна сотрудница в базе. Я обещала хранить эту тайну и потому не запишу ее фамилии даже в дневнике. Она — маленькая, полная, лицо круглое и плоское, кажется немного вспухшим, крошечные узкие глазки, стриженая. Сюда она приехала из другого города как мобилизованная. Мужа у нее расстреляли, дома остался маленький мальчик трех лет.

Она не может найти себе квартиры и живет в так называемом клубе, т.е. в том же помещении, где находятся библиотека, школа и амбулатория. Спит она за амбулаторской занавеской, на том диване, где часто лежат тифозные, иногда даже больные натуральной оспой. Там перевязывают нарывы и раны, и в тазу под рукомойником лежат кучей кровавые и гнойные бинты и куски ваты.

Вчера она вернулась и села, пригорюнившись, не снимая шубы. Был вечер. Я сидела на месте Степана Ивановича и смотрела на дорогу, ожидая увидеть Вову, хотя наверно знала, что он сегодня не придет, он сдавал «введение во храм», т.е. философию.

Я сразу что-то почувствовала и задала ей какой-то ласковый вопрос относительно ее позы. Она сначала молчала и не хотела говорить, но потом решилась.

— Вы не такой человек, как все. Вам можно рассказать. И потом, Вы, может быть, мне поможете, у Вас много знакомых.

Почему я почти догадалась в тот же момент, не знаю.

— Вам нужна медицинская помощь?

—Да.

Я подумала об аборте или... Но была не уверена. Она рассказала мне, что у нее сифилис. Мы долго с ней говорили. Она рассказала мне весь ход болезни. Когда она уезжала в Казань, она не хотела поцеловать сына под предлогом, что пришла с холоду. Мальчик долго ждал, потом расплакался.

— Ты, мамочка, наверно, замуж вышла, потому что меня целовать не хочешь.