дело рук самих утопающих...

((Война, семьи эвакуированных в Азербайджане. Те, кто попадает в местный госпиталь, живыми, как правило, не выходят. Но бывают исключения.))

" Лизе было очень плохо. Она горела в ужасной малярийной лихорадке. Едва подняв с грязной подушки свою остриженную наголо голову, она с трудом узнала маму. Единственные слова, которые она сумела сказать своими потрескавшимися губами, были: "дети... дети..."
Мама сама готова была, при виде всего этого, потерять сознание, но взяла себя в руки. Напоила Лизу водой и бросилась к главврачу.
- Ничего не могу сделать, - категорически заявил он. - Лекарств нет. У нее тяжелая форма малярии; нужен хинин, акрихин, витамины, хорошее питание... Впрочем, она уже несколько дней ничего не ест.
Единственное, чего добилась мама - переменить больной "каменную" подушку и постель на чистую.
Когда дети уснули, мама села писать письмо Борису Моисеевичу, лизиному мужу. Она ничего не скрыла о состоянии Лизы и о том, что из этой больницы редко кто из эвакуированных выходит здоровым. Просила достать лекарства и немедленно прислать. А лучше бы было, чтобы он приехал сам. "О детях не беспокойся, они у меня, а Лизу нужно спасать". Было жестоко так писать, но это был именно тот случай, когда ничего нельзя скрывать."
..................................
" Нестерпимым оказался день, когда придя к Лизе, она застала ее в полуобморочном состоянии, горячей, как огонь. С трудом открыв глаза, она сказала:
- Пусть придут дети. - И еще, еле слышно: - Напиши Боре.
Подняв тревогу, мама привела к постели Лизы врача, и не ушла, пока ей не сделали уколов и не привели в сознание.
На следующий день она не пошла на работу, а помчалась в военкомат.
- Дайте телеграмму от себя в часть, чтобы приехал муж - женщина умирает, остаются двое маленьких детей.
- В действующую армию никаких телеграмм нельзя посылать.
- Он при штабе, в трибунале работает, он получит. Помогите же, - умоляла мама.
Но напрасно. Она побежала на почту, сама составила телеграмму: "Приезжай немедленно, жена умирает больнице малярия нужны лекарства". Может быть и не так дословно я запомнила, но смысл был таким.
Молодая женщина, начальник почты, которая сама сидела на приеме телеграмм, смотрела на заплаканную, дрожащую маму, очень сочувственно, но телеграмму не взяла.
- На полевую почту не берем.
- Этот человек работает в штабе, он председатель военного трибунала, он получит обязательно и, наверное, приедет... и спасет жену. Посочувствуйте - двое детей. Мать-старуха уже умерла в этой же больнице. Нет лекарств - человек умирает. Я послала письмо, но пока оно дойдет, ее не станет. Не бойтесь, вам ничего не будет - я сама прокурор, если что - буду отстаивать вас вплоть до министра.
Что еще говорила мама, трудно сказать, но женщина ей поверила, рискнула и взяла телеграмму.
..............................
" Когда прошел первый шок от встречи и все немного остыли, Борис Моисеевич встал.
- Пойдем к Лизе.
- Нет, - сказала мама, - сначала поговорим, и нужно ее подготовить, она очень слаба. - Она рассказала всё о болезни Лизы, отправив детей на террасу.
Борис Моисеевич привез много лекарств, и хинин тоже.
- Какое счастье, что ты приехал и привез все что нужно. Но главное лекарство - это будет встреча с тобой. - Мама что-то лихорадочно искала, наконец ушла.
- Лизочка, - сказала она, придя в больницу, - Боря написал, что наверное сможет приехать... Давай, поешь немного, соберись с силами.
- Соня, - прошептала Лиза, - ты не умеешь... обманывать... Найди платок... завяжи мне голову...
Мама вытащила из кармана платок (его-то она и искала - знала, что нужен будет) и повязала лизину стриженную бедную голову.
Когда Борис Моисеевич зашел в больничную палату, он на мгновение остановился. Вместо его дородной полной Лизы, на кровати лежала высохшая тоненькая девочка, у которой только голубые глаза были Лизины... Потом он бросился к ней, схватил на руки, прижал к себе, стал целовать. Он что-то говорил бессвязное и не замечал, что плачет. Лиза не отрывала взгляда от его лица и шепотом успокаивала: "Ничего, Боря, ничего..."
Мама выбежала из палаты, больные женщины плакали в свои подушки, а потом тоже - кто мог ходить, вышли в коридор.
Когда Борис Моисеевич справился со своим потрясением и успокоил Лизу, он пошел в кабинет главврача. По маминому совету, он надел все свои награды, на портупее висела не пустая кобура... Он спросил врача, как лечат его жену, вернее - как не лечат. И почему умерла в их больнице его мать (лизина мать, конечно). Какая причина такого большого количества смертей эвакуированных - жен и матерей фронтовиков, - попадающих в их больницу.
Прибежал заведующий. Они с главврачем попробовали накричать на Бориса Моисеевича, возмущаясь его обвинениями. Тогда он им предъявил свой документ председателя военного трибунала Армии, и, кроме того - разрешение здравотдела республики на инспектирование больницы.
- Прошу со мной на кухню, - пригласил Борис Моисеевич, захватив по дороге двух ходячих больных.
Заведующий, главврач, сестра-хозяйка, старший повар - онемели и наложили в штаны, когда Борис Моисеевич попросил налить ему в тарелку бурды, которой кормили больных. Он откидывал на кроватях рваные одеяла, обнажая грязные простыни, такие же наволочки и пододеяльники, и спрашивал, что это такое и где то постельное белье, которое получено для больницы.
Интеллигентный, вежливый и очень добрый человек, Борис Моисеевич стучал по столу кулаком и разносил персонал больницы в пух и прах, наверное первый раз в своей жизни.
Составив акт своего инспектирования, он наконец ушел, пообещав прийти завтра...
- Они испугались, - рассказывал он дома. - Предложили перевести Лизу в отдельную палату. Но я не согласился, пусть будет на людях, это безопаснее. "А если, не дай бог, моя жена умрет, - сказал я, - расстреляю собственноручно, чего бы мне это не стоило..."
На следующий день общая картина в больнице резко изменилась.

http://samlib.ru/l/linkow_w_i/memuari-11.shtml